Михаил Яснов - Путешествие в чудетство
До этого долгие годы Лейкин работал геологом в Западной Сибири. Писал киносценарии — самый, пожалуй, известный из них превратился в фильм Юрия Мамина «Бакенбарды». Издавал «взрослые» книги стихов. Начал — безусловно, благодаря работе с начинающими поэтами — писать для детей. Печатался и печатается в детской периодике. Наконец-то в 2013 году вышла его отдельная детская книжка «Привет от носорога». Лейкин не очень грустит по поводу малопечатания: лишь бы писалось, а там — посмотрим…
Как-то раз у него должен был состояться творческий вечер — с поэтами такое нет-нет да и случается. Накануне мне позвонил наш общий друг-журналист (он собирался написать об этой встрече) и попросил: «Вспомни, пожалуйста, четыре строчки, по которым можно было бы сразу узнать нашего товарища Славу!» И мне на память тут же пришло лейкинское четверостишие «Где справедливость?»:
Кричала мама: «Просто безобразие!
Сплошные тройки! Где разнообразие?!»
Когда же я принёс разнообразие,
Она опять кричала: «Безобразие!..»
Рискну процитировать несколько абзацев из предисловия, которое мне довелось написать к его «взрослой» книге «Герой эпизода»:
«Лейкин начинал реалистом советской эпохи — сегодня в том, что он пишет, больше всего от поэтики и эстетики барокко.
Интерес к барокко как к таковому сопровождал нашу жизнь все 70-е — 80-е годы — неспроста именно в эту эпоху так обильно издавались поэтические антологии европейского XVII века.
Поэзия барокко с её подспудным трагизмом, с её эмблематикой, оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, её пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма — а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось созвучно гуманитарным настроениям общества, стоящего на пороге не только социальных, но прежде всего этических перемен.
Лейкин, начавший активно писать в шестидесятые, поразительно вписывается в параметры такого “низового” барокко, он занимается тем же самым, чем три столетия назад занимались его поэтические предки. У него барочный тип мировоззрения — он тщательно культивирует в себе дисгармонию мира, духовные страдания, иронический скепсис; он драматизирует реальность, он подчёркивает её суетность и по контрасту ищет свой рай в “языковых” фантазиях; он одновременно условен и конкретен, он играет в “сочетание несочетаемого”, в барочный концептизм — остроумное сопряжение далёких идей и образов; он пародирует и мистифицирует культуру, он превращает свои мимолетные переживания, а с ними и поэтическую речь в клубок конфликтов, увязывая эвфонические метафоры, игровые рифмы и замысловатый синтаксис с простодушными движениями неловкой и ранимой души. Он откровенно театрален — сколько у него сценок, диалогов и монологов, сценических эффектов на уровне ремарок и реплик из зала! Он откровенно книжен, воплощая одну из главных идей барокко о том, что мир — это книга, но в этой книге ему наиболее близки страницы, на которых печатаются кроссворды или рассказывается о редких формах стиха.
Барокко называют “трагическим гуманизмом”. Про стихи Лейкина можно сказать то же самое».
Как ни странно — про стихи для детей в той же мере, как и про взрослую лирику. С героями его школьных сценок всё время происходят «перевёртышные» приключения. Кто-то кинулся тряпкой в альбом для рисования — но герой не смущается и грязное пятно превращает в картину под названием «Темно», за что и получает пятёрку. Маленький плут, чтобы избавиться от очереди за вкусными пышками, кричит в коридоре: «Наших бьют!» — и спокойно шествует в пустую столовую. А вот недоумение: учитель пения упрекает ученика в том, что ему на ухо наступил мишка, в то время как он-то, наш герой, знает, что наступил — Сашка. А вот вопрос: если не бывать дома, куда будут задавать опостылевшие домашние задания? Наконец, такая философская ситуация — настоящая метафора школьной (да и не только) жизни:
Всё в сказке легко: богатеет батрак,
Рыбёшка из золота ловится,
О землю ударится Ваня-дурак
И молодцем добрым становится.
А в жизни — глядишь: то без рыбы улов,
То молодцы стали недобрыми.
О землю ударился Вася Козлов, —
Лежит с перебитыми рёбрами.
Лейкин пишет резко, жёстко, не гнушается просторечий, сленговых словечек и таких поэтических форм, которые свойственны серьёзным поэтическим медитациям. От такой сбивки взрослости и детскости рождается иронический стих, и Вячеслав Лейкин его культивирует с тщанием и оптимизмом. Но одновременно с этим вдруг в его стихи прокрадывается — тихо-тихо, но настырно — самая настоящая школьная лирика, как в стихотворении «Школа спит», которым я и хочу закончить эти заметки:
Школа спит. Уснули парты.
Спят охрипшие звонки.
Кордильеры и Карпаты
Спят на карте у доски.
Спят приборы, спят модели,
Репродуктор не сипит…
Неужели в самом деле
Безмятежно школа спит?
Вдруг задвигалась доска,
Говорит столу:
— Тоска.
Я, когда на мне не пишут,
К сумасшествию близка.
Стонет парта у окна:
— Мне сегодня не до сна.
Мой ушёл с нечестной тройкой.
Жутко жалко пацана.
— Успокойся, бога ради! —
Закричала парта сзади. —
Мой не может с двоек слезть,
Всё равно в нём что-то есть.
Стол заметил с видом важным:
— Что-то есть, пожалуй, в каждом.
Головой качнул портрет:
— Жаль, что в них чего-то нет».
Сразу все заговорили:
— А мои опять сорили!
— Мой в меня орехи грыз!
— Мой на мне рисует крыс!
— У моих мученье прямо:
Постоянно отстают.
Очень сложная программа,
Очень много задают.
— Ох! — сказали парты дружно, —
Пожалеть их, бедных, нужно…
Стол сердито, как на птиц,
Зашумел на парты: — Цыц!
Ни к чему, — сказал он партам, —
Сострадать с таким азартом.
Год учебный пролетит,
Кто вас, парты, навестит?
Эти Ани, Вани, Вити,
Перейдя в соседний класс,
Вас забудут. Так что спите.
Им и нынче не до вас…
Партам жарко. Партам тесно.
Спят. И только у окна
Бормотанье: — Так нечестно,
Жутко жалко пацана.
Спят буфет и раздевалка.
Спит, поскрипывая, шкаф…
Если нас кому-то жалко,
Пусть жалеют. Стол неправ.
Большой и маленький
